А не послать ли нам… Гонцова?

Ко всем прочим «недостаткам» Гонцов действительно писал необычные стихи, с нестандартной рифмой, с образами, поражающими воображение, а порой, честно говоря, заумные. Да, он умничал, пытаясь понравиться женской половине редакции, искрил начитанностью. Однако, сидя после работы за «чашечкой чая», коллеги называли его вирши хреновыми упражнениями в рифмоплётстве.

Но были и такие, кто видел в его произведениях какой-то особый, потаённый смысл. Даже в репортажах и очерках о героях труда он умудрялся использовать необычные сравнения, ассоциации и образы, чем буквально влюбил в себя даму преклонных лет, опытную очеркистку. Это была любовь к таланту, ко всему, что Гонцову довелось испытать: скитание по городам, больные дети, отсутствие помощи от кого бы то ни было. Ближе этой восторженной души у Гонцова тоже, пожалуй, на тот момент не было, по крайней мере в редакции.

Характеризуя эти высокие отношения, позволим себе чуточку переиначить Вильяма нашего Шекспира: «Она его за муки полюбила, а он её за состраданье к ним».

Состояние нестояния

Вскоре впечатление о Гонцове в редакции стало меняться. Он начал откровенно «халтурить» – не выполнять норму строк, срывать задания, притворяться больным. Да и внешне изменился: к бледности лица добавилась землистость, к одежде – замызганность, а к длинным, казалось бы, модным волосам – засаленность.

Но та же наша сердобольная очеркистка и любительница глубоких стихов объясняла снижение его работоспособности элементарной неустроенностью быта (он поселился в рабочей общаге, комнату в которой для него выхлопотала редакция), тоской по семье (где-то далеко у Гонцова были жена и двое детей) и постоянным недоеданием (якобы семье он отсылает всю зарплату).

Ах, так вот почему в обеденный перерыв он не ходит в столовку вместе с нами! И мы стали подкармливать заботливого отца: кто булочку ему с обеда принесёт, кто котлету, а кто и бумажный рубль в руки сунет – на, сходи поешь! А он, как дитя, вдруг начнёт этой бумажкой играть, подкидывать её вверх, ловить и руками, и ртом, радуясь, будто манне небесной. Так забавно и трогательно!

Только «забавы» с деньгами вскоре обернулись долгами перед коллегами, не сказать, чтобы крупными, но всё же… В журналистских сердцах уже зрела обида: «А не послать ли нам этого Гонцова куда подальше?» И всё меньше становилось желающих давать ему взаймы без отдачи.

Но он всё же нащупал брешь в наших рядах – поплакался влюблённой в его талант очеркистке: так мол и так, дайте мне взаймы крупную сумму – детишкам на молочишко, себе на поддержание ослабленного организма. А она, чистейшей души человек, готовая в любую минуту прийти на помощь своему кумиру, срочно сняла нужную сумму со сберкнижки, закрыв глаза на сгоревшие банковские проценты, принесла деньги в редакцию и уже приготовилась торжественно вручить их «с самого с ранья» бедствующему поэту.

Метаморфозы

Но Гонцов в тот день не пришёл. «Что случилось? Неужели заболел? Лежит, наверное, при смерти, и некому ему стакан воды поднести», – воображение сердобольной литераторши рисовало ужасные картины. И она направилась в общагу, зажав в руках сумочку с крупной суммой, от которой зависела жизнь не только её любимого автора, но и целой семьи.

Представшая картина повергла её в шок: на столе – грязные стаканы и бутылки из-под спиртного, чайник с сырой водой и ни крошки съестного. На кровати – прямо в пальто возлежал её любимый поэт. Такой талантливый и неземной! Такой беспомощный и беззащитный! Такой вонючий и мерзкий!

Но она не обращала внимания на тёмную сторону дела. Попытки поговорить с «больным» и порадовать его своим визитом: «Я вот пришла и денежки принесла», – не увенчались успехом. Он лепетал что-то несвязное, типа «абырвалг». Ей ничего не оставалось делать, как отправиться восвояси. И она покинула обитель поэта в растрёпанных чувствах…

Сюда я больше не ездок!

Примерно через полгода в городе нарисовалась гонцовская супружница с двумя малолетними девчушками, организмы которых после долгих скитаний сильно истощились, и детей положили в больницу на длительное лечение.

Гонцов продолжал работать, писал неплохие очерки о передовиках производства, но в коллективе так и не снискал уважения и понимания. Всем был должен, и коллеги уже не надеялись, что их кровные когда-нибудь вернутся.

Не найдя себя в провинциальном издании, испортив отношения в коллективе, недооценённый талант вскоре заявил об увольнении. Почти как Чацкий: «Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок! Карету мне, карету!»

Скатертью дорога! Мало ли таких залётных появляется в газете из «ниоткуда» и так же исчезает! Через месяц-другой никто о них и не вспомнит. Так было бы и с Гонцовым, если бы он всё же не оставил след в нашем захолустном городке.

Погоня!

Как тут не вспомнить голос за кадром в фильме «Берегись автомобиля»: «Детектив без погони – это как жизнь без любви». Погоня была объявлена правоохранительными органами. И вот однажды на пороге редакции появились люди в милицейской форме:

– Где ваш Гонцов? Как нету? Что значит уволился? И куда уехал?

– Да не знаем мы! Маршруты «автостопа» безграничны! Ищи-свищи ветра в поле! А что всё-таки случилось?

Не зря в народе говорят: «Муж и жена – одна сатана». Сдав детей в больницу и тем самым развязав себе руки, супруги-кукушки попросту подались в бега. И они были объявлены во всесоюзный розыск.

Но это еще не всё!

Много раз, наверное, икалось непризнанному гению, поминаемому нашим братом-журналистом матерными словами: «Ай да Гонцов! Ай да сукин сын!»

Вскоре в редакцию стали приходить передовики производства – герои его зарисовок и очерков. Они шли в редакцию не для того, чтобы сказать Гонцову спасибо, а в надежде на возврат денег. Они ведь тогда еще не знали, что Гонцов уже давно тю-тю…

Оказывается, при подготовке материалов он втирался в доверие передовикам производства, жалостливо рассказывал о своих больных детях и, пользуясь пиететом к пишущей братии заслуженных людей, в основном ветеранов, брал у них деньги взаймы. Разумеется, без отдачи. Как говорится, уехал, помахав всем ручкой: «Кому я должен – всем прощаю!»

…Где сейчас эти Гонцовы? Сумели ли поставить на ноги бедных детей, которых однажды легко бросили в чужом городе? Гонимые романтикой дорог, обрели ли они семейный покой и пристанище? Или вновь шальной ветер гонит их, как перекати-поле, по всему белу свету?